Институт онкологии в годы блокады в воспоминаниях Ольги Николаевны Шемякиной, дочери старейшего сотрудника института, Татьяны Владимировны Шемякиной
Когда началась война, мы жили в центре города, в Соляном переулке. Институт онкологии тогда располагался на территории Мечниковской больницы, в войну он стал военным госпиталем. Моя мама уходила в институт на 4 дня (это 15 км пешком), а приходила домой на 2 дня. Её рабочая карточка была в институте, сотрудников там кормили. Мама экономила хлеб и кашу, чтобы принести домой. В конце концов у неё случился голодный обморок.
Александр Иванович Серебров, директор Института онкологии, предложил всем сотрудникам, у кого остались в городе семьи, перебраться в институт.
Сотрудники жили в институте, кто где мог.
На третьем этаже корпуса института располагался кабинет директора Александра Ивановича Сереброва. Там же был изолятор, где жила старшая операционная медсестра Янина Адольфовна Аменицкая со своей внучкой Милой. Сын Янины Адольфовны был убит 22 июля 1941 г., а его жена операционная сестра Людмила Александровна Аменицкая в первые дни войны ушла на фронт, оставив свою трехлетнюю дочь бабушке.
В больнице Мечникова были общежития, там жила семья доктора А.И. Ракова: его жена-медсестра Эмилия Михайловна и сыновья Андрей и Саша. Там же жила Людмила Ипполитовна Тягина и её дети Костя и Мила. Людмила Ипполитовна была сестрой-хозяйкой, а мне тогда казалось, что она была хозяйкой всего института. Целые дни она бегала по всем этажам, до всего ей было дело, постоянно кого-то ругала своим громким голосом: то кто-то что-то потерял, разбил, не сдал, не получил вовремя. Несмотря на тяжелое время, у неё было все необходимое: белье, халаты, вата, марля, нитки, ножницы. Все врачи и медсестры ходили в белоснежных халатах.
Первым отделением госпиталя заведовал профессор Семен Абрамович Холдин, с ним работала его жена Тамара Абрамовна, они жили в его кабинете. Вторым отделением заведовал профессор Владимир Емельянович Цымбал. С ним работали Александр Иванович Раков и Татьяна Владимировна Шемякина, т.е. моя мама.
Всего «онкологических» детей, как нас называли, т.е. детей сотрудников института онкологии, было человек 10-12. Заботился о нас весь институт.
До войны мама работала врачом клинической лаборатории. Когда началась война, все, кто имел диплом врача, стали хирургами. У мамы были хорошие руки, она быстро обучилась, а недостатка в практике не было. Когда приходил эшелон с раненными, они сутками не отходили от операционного стола. Эшелоны приходили часто. От железной дороги Пискаревка – Ржевка подвели ветку прямо к больнице. Построили деревянную платформу с крышей, раненных выгружали на платформу и на каталках развозили по павильонам.
В институте была отдельная от Мечниковской больницы кухня и свой повар, Елизавета Михайловна (фамилию ее я не помню). Она жила в маленьком частном домике недалеко от больницы, рядом с домиком был небольшой садик, в котором росли яблони. В один ужасный день свалился А.И. Серебров, у него началась цинга. И вот Елизавета Михайловна принесла несколько сырых картофелин, натерла их на терке и кормила его. Он смеялся и просил лучше сварить ему эту картошечку. Чем и как лечили А.И. Сереброва я не знаю, но болел он недолго. После этого решили всех сотрудников по очереди «класть на койку» дней на десять, не дожидаясь критического состояния. Во время «лежания» им не разрешалось вставать, и полагалось усиленное питание. Однажды на койке оказалась и моя мама. Она старалась чем-нибудь подкормить меня, но меня строго предупредили, что она всё должна съедать сама. Это я и так понимала.
В сентябре 1942 г. мы пошли в школу, которая находилась на Мечниковском проспекте. А в октябре всех детей сотрудников института «положили на койки». Спать мы должны были в палате, рано утром завтракали и уходили в школу. После школы получали оставленный нам горячий обед. Продолжалось это примерно месяц. Все боялись, что днем явится какая-нибудь комиссия и вместо онкологических больных в палате увидят детей, но все обошлось.
Весной решили восстановить клиническую лабораторию. Работать без своей лаборатории, было трудно, кровь и мочу на анализ носили в 13 павильон Мечниковской больницы. Из довоенных сотрудников лаборатории в институте остались только Тася Лукина и моя мама. Тася работала зимой медсестрой на отделении, а мама – хирургом. В апреле, когда стало теплее, мама с Тасей отмыли замерзшее помещение лаборатории, привели всё в порядок, собрали посуду, оборудование и стали работать в лаборатории. Мы с мамой стали жить в маленькой препараторской комнатке при лаборатории.
Рано утром мама уходила на свое второе отделение: операции, перевязки, обходы и т.д., а Тася ходила по палатам, брала кровь. Ходячие больные приходили к ней в лабораторию сами. Тася делала анализы, мыла посуду, а я ей помогала, т.е. вертелась под ногами. Иногда мне доверяли вертеть ручку центрифуги. Она была ручная, одновременно в неё помещалось всего 4 пробирки. Так что крутить приходилось много.
В семь часов возвращалась мама, ей нужно было еще считать показания крови. На это уходило часа 2-3. Чтобы я не сильно мешала, меня допускали к микроскопу. Я быстро научилась с ним обращаться.
Началась весна, зазеленела трава, появились почки, распустились листья на деревьях. После зимы 1941-1942 гг. это было какое-то чудо. А потом вдруг зацвели яблони, вишни, груши, калина, все вокруг стало розово-белым. В Мечниковской больнице до войны был великолепный ухоженный сад, где росло большое количество фруктовых деревьев и различные кустарники: малина, смородина, акация, сирень. Куда все девалось?
На клумбах и на газоне за памятником Мечникову зацвели маргаритки и анютины глазки. Осенью 1941 года траву никто не косил, и цветы сами рассеялись. Весь газон превратился в огромную клумбу. Никогда в жизни я больше не видела такого цветения.
И вот все ребята полезли на деревья и стали объедать завязи яблок, груш и даже калины, которая была горькой как хина. Взрослые говорили: «Потерпите, вырастут яблоки, тогда поедите вкусных». Но ничего не помогало, мы жевали все подряд с утра до вечера.
Где-то в апреле 1942 г. объявили, что институту выделяют участок под огороды. Он находился между Пискаревским проспектом, железной дорогой и забором больницы. Стало известно, что каждому сотруднику выделяют по одной сотке. Нужно было запастись колышком с фамилией. Колышки изготовили раненные, а потом они помогали нам вскапывать огороды.
Впереди шел профессор А.И. Серебров, лично отмерял четыре метра и говорил, кому тут ставить колышек. Копать было трудно, земля была еще мокрой, но нам помогали бойцы. Затем институт получил семена. А.И. Серебров почти не спал несколько ночей, сам лично пинцетом отсчитывал определенное количество семян каждой культуры. Потом выдавал эти семена сотрудникам. Мы с мамой получили 30 зернышек редиски, довольно много турнепса и кормовой свеклы и немного семян моркови. Турнепса выросло много, он был крупным, сочным и нам, детям, казался сладким. Огороды не охранялись, но воровства не было совсем. Картошки ни у кого не было. Только доктор И.А. Аксамитная, сходив домой в город, нашла у себя 2 сморщенные картофелины. Она их разрезала на кусочки с «глазками» и посадила. И вот чудо! На её грядке взошли и стали расти 4 кустика картошки. Все ходили смотреть на эти кустики и любоваться, как теперь ходят в Ботанический сад смотреть на цветение экзотических растений.
Летом 1942 г. пустили трамвай, он ходил редко, всего 3-4 раза в день по расписанию. На остановки приходили заранее, сидели и ждали, как теперь ждут электричку. Примерно раз в месяц из Мечниковской больницы несколько сотрудников отправлялись на киностудию за кинофильмом и приносили в руках плоские коробки с частями фильма. Фильм демонстрировали сначала в клубе, а потом во всех остальных корпусах, где можно было установить проектор. Это были «Воздушный извозчик», «Подвиг разведчика», «Иван Антонович сердится», «Три мушкетера», и даже «Леди Гамельтон». Мы, дети, смотрели эти фильмы столько раз, сколько их показывали во всех корпусах.
В школе нас разделили на бригады по 5-6 человек. Пионервожатая, она же библиотекарь, разучивала с нами стихи, песни и танцы. Мы ходили по всем павильонам больницы и развлекали раненых. Выступали в клубных помещениях или прямо в палатах с лежачими больными.
Приближался новый 1943 год. Институт устроил для детей сотрудников праздник. Елка была замечательная – высокая, густая, пушистая. Одна игрушка с той ёлки до сих пор хранится у меня дома. У нас был настоящий праздник – мы пели и читали стихи у ёлки, а потом нам дарили подарки. Это были очень хорошие настольные игры, а девочкам ещё подарили ярко розовые муфты в виде медвежонка. Восторг был полный. Затем нас усадили пить чай. Елизавета Михайловна (повар) испекла для нас пирог с яблоками из своего сада. Всем досталось по кусочку. Весь институт стоял в дверях и смотрел, как мы едим этот пирог.
Все говорили, между собой, что скоро будет наше наступление. Началась канонада, несколько дней и ночей разрывы гремели без перерыва, а из больницы было видно зарево. Но никто не боялся, все точно знали, что это бьют наши орудия. И ждали, ждали... И вот, наконец, 18 января блокада была прорвана! Такого праздника, такой радости никогда не было больше в жизни. Занятия в школе отменили, все обнимались и плакали от счастья.
А потом в одночасье забрали на фронт всех ребят, которые уже были здоровы. Все до одного, они погибли в течение ближайших месяцев. В институте было много молодых девочек-медсестер, у них была любовь, дружба с бойцами. Даже мы, дети, прекрасно знали, кто с кем дружит. Стали приходить весточки – один погиб, второй – погиб… Сестры ходили в заплаканными распухшими глазами. Плакали и мы, ведь мы их тоже всех хорошо знали и любили. У меня до сих пор хранятся разные мелочи, которые они мне дарили прощаясь и уходя на фронт. Мы, дети, были для них младшими сестренками и братишками, с кем они возились и играли целый год.
В конце 1944 года институт онкологии получил новое здание на Каменном острове. Ранее в этом здании размещался институт с/х машиностроения. Большой комбайн, сеялки, бороны и прочая техника стояла позади института в роще. Переезд на Каменный остров состоялся в конце марта 1945 г.
Коллектив Института был очень дружным. Помогали друг другу в работе, на огороде и вообще в жизни. Радости и горести, которые случились у кого-то, касались всех. Академик Николай Николаевич Петров сказал однажды, что самым правильным делом своей жизни считает то, что в 1941 году заведование институтом он поручил А.И. Сереброву. Институт сохранился и выжил в войну. В 1946 году перед своим днем рождения Николай Николаевич попросил не дарить ему подарков, а лучше всем вместе сфотографироваться. Так и сделали.
О.Н. Шемякина, 2017г
